Лев Ошанин
БАЛЛАДА О КРАСОТЕ
Это были счастливцы. Те,
Которые даже
Встретились в красоте
Ленинградского эрмитажа.
Он глядел, как толпятся вокруг
Все века и меридианы.
Но появилась она. И вдруг
Потускнели Венеры, поблекли Дианы.
А она, отмеченная судьбой,
Подняла глаза, холодея,
И узнала перед собой
Прометея.
Слушай, время, повремени-ка.
Дрогнул голос, который необходим.
- Ты Венера?
- Нет, Вероника.
- Я искал тебя.
- Кто ты?
- Вадим.
Десять дней между ними таяли льдинки,
Привыкала к руке рука.
Они, как будто две половинки,
Друг друга искали издалека.
Им кричали воды Невы и залива,
Зеркала дворцов и все вокруг:
- Ребята, вы вместе так красивы,
Смотрите, не разнимайте рук!
Десять дней просвистели. И все умолкло, -
Не воротишь обратно, не пролетишь.
Потому что его дожидалась Волга,
Ее - Иртыш.
Десять дней - это просто первое слово.
Остались невидимые провода.
Через месяц они увидятся снова,
И на этот раз навсегда.
Он в поезде. Ляг, дружок, прикорни-ка.
От белых ночей голова в дыму.
"Вероника, Веронька, Вероника..." -
Колеса нашептывали ему.
А она летит к сибирским рябинам.
Небосвод вокруг нелюдим,
Но с каждого облака смотрит в кабину
Вадим, Вадим, Вадим.
Ресницы, которые взгляд ее ловят,
Серых глаз удалой распах.
Теплой пшеницей нависшие брови
И детские ямочки на щеках...
Таким запомни его, Вероника!
Как назад не вернется в реке вода,
Как не втянешь в горло взлетевшего крика, -
Так его не увидишь ты никогда.
Почему никогда - разве были лживы
Глаза, и руки, и небеса?
Почему никогда, если оба живы,
И вот они - адреса?
Правда, был он при смерти две недели.
Пришел в себя, не поняв, почему.
Бинты ему на голову надели,
Горло повязкой сжали ему.
А до этого легкость такая и смелость.
И все удавалось. И вдруг этот крик...
Просто не было выхода - загорелось,
А он был рядом, и он не старик.
А крик ребячий откуда-то сверху.
Сквозь огонь он все-таки добежал,
Схватил мальчишку, прижал к сердцу
И рухнул с третьего этажа.
Когда пришел в себя понемногу,
Шевельнул руками - их боль не жгла.
Пощупал двойную от гипса ногу -
Сказали: срастется. Будет цела.
И вдруг, когда голову разоблачали
От бинтов, лежавших белым венцом,
В очках врача он поймал вначале
То, что считалось теперь лицом.
Это может только присниться -
Кровавая маска, сплошной ожог.
Ни бровинки-пшеничинки, ни ресницы,
Ни ямочек на щеках, ни щек.
Он закрыл глаза и сжал зубы,
Равнодушьем дивя врачей,
А в ушах его пели весенние трубы
Ленинградских белых ночей...
Еще едва ковыляя, в гипсе,
Твердо вывел, дыханье зажав в груди:
"Прости, Вероника. Я ошибся,
Я тебя не люблю. Не жди".
Она не могла поверить такому -
Внезапному, дикому, наотрез.
Почуяв беду, все бросила дома.
Примчалась к нему. А он исчез.
Люди, надо жалеть его? Нет, не надо.
Хоть гордость горька в своей наготе.
Вот на этом и кончилась баллада
О красоте.
|
|
